Читать книгу "От Москвы до Берлина[Художник Акишин А. Е.] - Лев Абрамович Кассиль"

грустно посмотрел на меня, освободил из-под одеяла руку, погладил и тихо сказал: «Не читай больше этого стихотворения, братишка». Я и не читал больше.

1 сентября 1941 года я пошел в 1-й класс. Никаких излишних церемоний не было. На руках нас, первоклассников, в школу не заносили. Просто мы стояли минут десять рядом с парнями-десятиклассниками, которые подали заявление в военкомат, чтобы их отправили на фронт. Отобрали, правда, одного Васю Журавлева, у которого подошли годы. Он тоже стоял рядом с нами, красивый, веселый, любимец всей школы. Девчонки плакали, а директриса коротко сказала: «Василий, мы гордимся тобой». И мы гордились. Мужчины-сибиряки почти все уходили на фронт — кто призывался, кто шел добровольцем.

Дядя Боря записался добровольцем на фронт. Ему сказали, что призовут, но приказали поработать на комбайне и убрать урожай.

Подал заявление в добровольцы и отец. Мама почернела в те дни. Но отцу тоже сказали: «Ты секретарь райкома. Убери урожай — тогда решим». Урожай был собран отменный, но он принес и беду. Представитель ГКО (Государственного Комитета Обороны) за сданные тонны зерна похвалил, но вдруг обнаружил, что в колхозах аккуратно хранится еще часть зерна. «Сокрытие! Саботаж! К расстрелу!» Напрасно отец доказывал, что это семенной фонд. Его и председателя исполкома (кажется Лузин, скорее, Аузинь — из латышей) арестовали. Суд должен был быть стремительным, указания ГКО были беспрекословны.

В это время из Москвы в Омск поступило срочное указание: принять Таганрогское лётное училище и построить аэродром, а в октябре приступить к обучению так необходимых стране летчиков, количество которых в стране стремительно уменьшалось.

Где строить аэродром? Решено в Марьяновке, вокруг которой ровная степь. Первый секретарь обкома обратился в ГКО с просьбой освободить из-под ареста Ганичева Николая Васильевича, хорошо знающего район, и поручить ему в течение месяца построить аэродром, казармы, землянки, разместить командный состав. Если справится, пусть работает дальше.

Помните, в романе Анатолия Иванова «Тени исчезают в полдень» есть сцены, как с колес, из вагонов выгружалась техника эвакуированных заводов. Они начинали работать без крыши, под открытым небом, во вьюжной сибирской зиме. Такое же чудо совершилось и с Марьяновским аэродромом, ангарами, казармами, землянками. Они были построены стремительно. И дело не в том, что грозил расстрел, — все хотели выиграть войну. Восточная лётная база через месяц стала готовить будущих советских асов. Отцу вместо награды объявили строгий выговор за «утайку урожая». Он, конечно, был рад этому наказанию. А на следующий год в Марьяновском районе был самый высокий в Сибири урожай. Отец был награжден орденом Трудового Красного Знамени. Вот так — от расстрела к ордену. Могло быть и наоборот. Война катилась во всех своих проявлениях по стране.

Ходок

Сибирь. Война там, на западе, в 43-м в тылу казалась обычным делом. Правда, мужиков в деревнях почти не осталось. Здоровых и крепких мужчин можно было видеть только на аэродроме у казарм или общежитий летчиков, но они там не задерживались: несколько месяцев обучения — и на запад. Да еще оставшиеся на станции по брони машинисты. Все остальное мужское население — старики и подростки да мы, мальчишки.

Мой одноклассник Колька Плотников, по-видимому, где-то услышал и авторитетно утверждал в мае 1943-го: «Ну, летом мы, как всегда, отступаем, а до зимы дойдет — пойдем в наступление». Верить как-то этому не хотелось, но ведь так же и было в 1941 и 1942-м. Но в августе я показал Кольке фигу. В Москве произвели салют в честь взятия Орла и Белгорода. Колька не обиделся, и мы пошли купаться.

А лето 1943 г. в Сибири было жарким и сухим. Речки у Марьяновки не было, и мы бегали на озеро, скорее большую соленую лужу Камышовка. Там, чтобы окунуться, нужно пройти метров пятнадцать по илистому дну и присесть по горло в теплую коричневатую воду. Возвращаясь домой по звенящей кузнечиками степи, зорко смотрели под ноги: там по неосторожности можно было наступить на мохнатеньких тарантулов, которых мы били палками. Кое-где в отдалении от холмиков выглядывали суслики. Уточки, спугнутые с озера, сделав круг, пикировали в камыши.

До занятий в школе был еще целый месяц. Хотя с трудом, но выполнялись родительские задания. Березовые бревна были распилены на небольшие чурбачки. Правда, пила была плохо разведена, и мы с братом Стаськой требовали друг от друга более энергично тянуть ручки. Иногда за неусердие награждали друг друга оплеухами. Потом чурки кололи на поленья. Это была серьезная мужская работа, и тут хотелось показать сноровку. Если чурка была ровной, то любо-дорого было расколоть ее на ровненькие полешки. Если же навстречу топору попадался укоренившийся сук, то приходилось попотеть и повозиться под ехидные реплики брата. Приходилось бежать за колуном, с помощью которого удавалось расчленить непокорную чурку. Потом чистился от навоза сарай, куда приходила с выпаса корова Сара, купленная за различные вещи у немецкой семьи.

В Марьяновке во время каникул мама всегда нас пристраивала куда-нибудь поработать — необязательно за плату, а так, чтобы для пользы и присмотра. Стаську она часто брала на почту, где сама принимала письма, получала газеты из Омска и местной типографии и вела проверку писем, идущих на фронт и с фронта. Называлось это «военная цензура» и делалось с целью неразглашения секретов и военных планов. Хотя какие там особые секреты в сельском районе? С фронта-то и так шли ободряющие письма, чтобы родные и близкие не беспокоились. А из тыла кто решится жаловаться и тревожить родного мужа или брата? Беда приходила в основном с похоронками. Стаська получал задание разносить газеты по домам и учреждениям, а мне иногда поручалось расклеивать листовки — сводки Совинформбюро. Правда, это стали делать с 1943 года. Сводки с этого года были порадостнее. В том же 1943 году, учитывая удивлявшую всех мою память на географические названия, я получил задание: на двухметровой фанерной карте, изображавшей европейскую часть Советского Союза, показывать линию фронта. Конечно, я чрезвычайно этим гордился. Утром слушал сводку и бежал продвигать красную ленточку на запад. Иногда, правда, дальше, чем сообщалось, и потом, с сожалением, возвращал ее обратно. И прописывал названия взятых городов красным карандашом, потому что многих из них на карте не было. Позднее, когда мы в конце 1941 года переехали на Украину, мне и там была поручена эта миссия. Было очень здорово, когда ко мне подходили взрослые дядьки, в основном военные и инвалиды, и серьезно спрашивали: «Ну как там?» И я столь же серьезно отвечал: «Наступают», хотя иногда таких